Будучи аспирантом, я пошутил, что моя работа была лучшим началом разговоров в баре:

— Так что же ты делаешь?
—, на самом деле, — улыбался я; пауза. Моя работа, безусловно, была одной из моих любимых тем. «Исследования наркотиков».
«Наркотики? Мол, медицина?»
«Нет, наркотики-наркотики. Вы знаете» (если рядом была пинта, я жестом показал ей и поднял брови) «алкоголь, гашиш. Но в основном героин».

Иногда разговоры о работе заканчивались на этом. Если я был в группе, те, кто слушал, обычно делали несколько шуток, и разговор продолжался. Но когда я говорил один на один, меня часто просили предоставить более подробную информацию, и именно там я начал относиться к разговору более серьезно.

Я бы объяснил свой интерес к физическим упражнениям и качеству жизни. Физические упражнения, потому что это такая перспективная терапия среди других групп хронических заболеваний, но реже применяемая в медикаментозном лечении; потому что это работает для меня, и я не сильно отличаюсь от людей в исследовании, с которыми я работаю. Качество жизни, потому что это результат, который позволяет людям сказать, как жизнь в целом идет для них; потому что сокращение употребления наркотиков важно, да, но так же важно просто чувствовать, что ваша жизнь в порядке.      

В этих вводных беседах, которые у меня также были в метро, когда я стригся, после крутящегося класса, на новосельях, я дистанцировался от того, что я идентифицирую как более стандартное отношение к людям с проблемами наркотиков, говоря, что я думаю, что люди с проблемами наркотиков - это такие же люди, как и все остальные, и что их нужно слушать. Это, казалось, что-то сделало.

Люди, с которыми я встречался несколько минут назад, рассказывали мне о пьянстве своих матерей. Они сказали мне, что их сестра потеряла работу в сфере финансов, потому что ее босс узнал о ее привычке к риталину. Они сказали мне, что был период в возрасте двадцати лет, когда они ежедневно курили травку, и это в конечном итоге стоило им их партнера. Они рассказали мне о своем предыдущем употреблении метамфетамина. Они рассказали мне, сколько месяцев с тех пор они были трезвыми. Иногда они просто говорили: «Наркотики — это весело, верно? Но это трудно», и я понял, что они борются. Я редко слышал оправдания употребления наркотиков; он был просто представлен для меня, чтобы отреагировать.  

Я понял, что у многих редко была возможность говорить о близости такого вопроса к их собственной жизни, и я думаю, что это связано со стыдом. Озвучивание проблем с наркотиками кого-то, кого вы любите, не говоря уже о своих собственных, делает вас уязвимыми для осуждения и неуважения. Это скрывает проблемы, снижает сложность проблем с наркотиками до вводящих в заблуждение стереотипов, стигматизирует лечение и затрудняет доступ к ним для людей, нуждающихся в помощи и поддержке. Стыд — это внутреннее чувство вины: оно говорит нам, что мы заслуживаем того, чтобы плохо относиться к недостаткам или непристойности.  Когда я представил свою докторскую работу, не пропагандируя этот стыд, некоторые осмелились рискнуть уязвимостью, что, в свою очередь, позволило мне встретить их с состраданием и уважением.

Общество в целом должно быть более безопасным пространством. Мы должны быть в состоянии говорить о наркотиках и о людях, которые борются с ними уважительными, не стигматизирующими способами, и все мы должны быть в состоянии говорить, не будучи пристыженными. Проблемы с наркотиками затрагивают не только людей, которые их употребляют. Члены их семей, их друзья, лечащие врачи, исследователи и аспиранты, такие как я, постоянно становятся свидетелями или сталкиваются со стыдом, что также означает, что у нас есть ежедневные возможности внести свой вклад в снижение стыда. Просто кивает, когда кто-то говорит вам, что раньше употреблял героин – без осуждения; позволить им говорить дальше или нет – это один из таких способов.

(Подробности того, что люди сказали мне и где, являются вымышленными. Я подстригла себе волосы.)